[anna-nancy]

За отсутствием нового дома для этого фанфика - публикуюсь пока тут.
Хлоэ, вам, долгожданный сюрприз.

Название: Врачеватель детского оскала. Глава 31.
Автор: Я
Фендом: Ориджинал
Рейтинг: NC
Жанры: гет, драма, романтика, ангст
Предупреждение: секс с несовершеннолетними, насилие
Описание: по заявке

Сара со странной для иудейки фамилией Роднина родилась на Украине. Отсюда ее, еще ребенком, отец вывез в Боливию. В Ла-Пас у них был маленький дом, окруженный садом, в котором цвела персидская сирень. Сара выучила испанский, потом английский, ходила в школу и радовалась новому гражданству – в Боливии было много выходцев из бывших стран Советского союза, и никто не косился на нее, темноглазую, красивую, истинную дочь своего народа.

Но корни все-таки проявились. И даже не в ней – в отце и старшем брате. Дом с сиренью устраивал Сару, но не их. Возможно, будь жива ее мать, она бы сумела объяснить им, что, когда теряешь все, нужно ценить хотя бы свои жизни или тех, кто еще остается… Матери не было, и Сара сама вела хозяйство, ее в процесс зарабатывания будущих миллионов не включили. Поэтому, в конце концов, она и осталась живой.

Она помнила тот день – страшный темный вечер, когда она, прикорнувшая от дневных забот на краю дивана, проснулась от страшных криков. Саре было одиннадцать. Она сразу узнала голоса отца и брата, но выходить в коридор не стала. Села в угол, натянула одеяло на голову. Когда в комнату вошел высокий темнокожий мужчина, прятаться она не стала – все равно найдет, и тогда смерть будет длинной и болезненной. Но тот неожиданно достал ее из угла и подвел к свету. И посмотрел в большие черные глаза девочки. Остался там на мгновение…

- Твой отец там, - сказал он на ломаном испанском, - Я его убил. Он взял чужое. Еврейское отродье, пострадал за то, за что всегда страдает твой народ, понимаешь?

Сара кивнула, не пряча взгляд. Губы ее беззвучно шептали молитву. Она не решалась попросить пощады, потому что врожденное чувство вины было свойственно иудейкам. Она поправила волосы и убрала их со лба. Мужчина поставил ее на пол и неожиданно погладил по голове. Потом еще раз. И сел на пол рядом с ней.

- А брата моего… - хотела она спросить, но он остановил ее. Так они и просидели полчаса, пока кто-то в коридоре делал что-то с телами. Он ее не тронул тогда. Не тронул и потом. Через два часа второй такой, темный и высокий с густой бородкой, заглянул в комнату. Они поговорили на странном наречье и ушли, оставив следы от своих сапог на чистом полу. Сара выглянула в коридор, заперла дверь, разделась и легла спать. Утром встала и пошла в школу. А через три дня, как нормальный ребенок, пошла к соседке и сказала, что ее отец и брат пропали. И плакала, старательно изображая страх и отчаянье. А потом и вовсе сыграла роль потерянного ребенка, и больше не изменяла этой роли. И когда приходили изображать заботу об одинокой девочке, и когда ее опрашивала местная полиция, и когда изуродованные тела отца и брата нашла. Она оставалась верна себе – старательно училась, молилась, а по ночам ждала, что Они вернутся… И дождалась.

- Я думал, ты расскажешь, - сказал он, когда вернулся. Сара натянула на себя одеяло, потом встала, поставила чайник. И пока они молча ждали, когда тот закипит, она, наконец, дала себе волю. Разрыдалась, разревелась, как маленькая девочка – в сущности, она ею и была. Рыдала так, что ей было плохо самой, рыдала, захлебываясь слезами, звала брата по имени и прятала глаза от убийцы, вздрагивая от ненависти и страха. Он слушал, вслушивался в каждый ее вздох, потом отключил чайник и снова сел рядом.
- Я Хосе, - сказал он, - Я прошу у тебя прощения.

Так они и познакомились.

Сара осталась жить в отцовском доме – ее ближайшие родственники Роднины были бедны и удочерить ее не могли. Но были еще родные, правда, жили далеко, в самой России. Некто Генрих Левенштайл и его братья, Авраам и Иосиф, написали ее соседке, что позаботятся о Саре, но только к концу года смогут выбраться из страны. Последние два месяца Сара жила одна, доучивалась и по-прежнему молилась – никто никогда не видел ее печальной или в плохом настроении. Соседка жалела ее, подкармливала, а сама шепталась с другими, что маленькая еврейка сошла с ума и сама не верит, что ее родных убили. Эта женщина со страхом ждала, что и Сару убьют, и иногда с разочарованием встречала ее по утрам живой и невредимой – после того шумного дела у нее брали показания, а если бы и девчонку убили, наверняка бы, и по телевизору показали… Но Сара упрямо жила, училась, ела и не запирала дверь на ночь. А слезы ее и другие эмоции оказались в грубых руках Хосе, да так и остались там.

Он никогда не касался ее - Сара думала, будет насиловать или хотя бы принуждать к ласкам, все-таки ей одиннадцать, иудейки в этом возрасте уже невесты, а она, Сара, красивая, невысокая, но ладная, но Хосе считал ее ребенком. Щелкал по носу, когда она ревела слишком долго, приносил конфеты. Иногда говорил, что его мать живет в деревне у границы с Колумбией.

- Она растит там виноград, - увлеченно рассказывал он, - Слышала о таком? Он вкусный, но кислый, для вина. В нашей деревне лучшее в Боливии вино. Я обещал ей, что выучусь и открою свой магазин. Но теперь уже поздно о таком мечтать… Зато зарабатываю сейчас. Посылаю ей. Она рада.
- А мой отец тоже зарабатывал? – однажды тихо спросила она, не надеясь на ответ.

Хосе замолчал, потом отставил кружку и посмотрел на нее.

- Ты можешь отомстить мне, - сказал он четко и прохладно, - Моего отца тоже убили. Я отомстил за него. Но сначала я вырос. Ты тоже вырасти. Приходи и отомсти мне. Я даже руки на тебя не подниму, Сара… - он хотел погладить ее по голове, но она отстранилась, - А потом я на тебе женюсь, - твердо сказал он, - Мать будет тебе рада. Тебе пойдет собирать виноград…

Сара смотрела на него, смотрела – и не верила, разве такие люди могут убивать старика и его сына, а потом сжигать их тела, оставляя жизнь дочери, в надежде на месть. Она поняла внезапно и навсегда, месть требовалась самому Хосе, которого съедало чувство вины, и ей безумно захотелось тут же вырасти и отомстить ему, чтобы потом увидеть его ферму и стать ему женой. Но она знала – ей придется пройти длинный путь до этой фермы в жестоком мире. И для начала – уехать, потому что здесь только мрак и тлен, и никакое будущее не светит ей.

Она больше не видела Хосе. Приехал высокий и одышливый дядя Авраам, он был троюродным братом ее матери, так он сказал. Ее устроили в столичный интернат. А спустя еще пару лет на стол к ней легли фотографии счастливой семьи Родзинских.

- Они люди богатые, - сказали ей опекуны, - Но жена стара и родить уже не сможет. Муж хочет иметь вторую жену. Обижать тебя не будут, люди порядочные. Если родишь, озолотят. Если не сможешь – все равно будут кормить и одевать…
- А учиться? – вырвалось у нее, потому что ей все еще хотелось, как ждала старая мать Хосе, «выучиться и открыть свой магазин».
- Это уже как себя поставишь, - услужливо намекнули ей, - Россия – страна красивая, твоя родина. Там можно на ноги встать, а тут у тебя будущего нет.

Сара подумала о кустах персидской сирени, в которых сейчас играли другие дети, вспомнила, как молилась в одиночестве, и кивнула. Лицо Игоря Родзинского показалось ей простым и неиспорченным – хотя разницы для нее уже не было.